Из больницы, весной 1922 года, мы переехали в село, поселились в доме на Кирилловой горе. От нашего дома и усадьбы Кирилла просто начинался крутой спуск к огородам, к реке Миасс. Там, по переулку, было большое движение к реке людей, идущих за водой, полоскать белье, работать в огороды. Зимой ребятишки целыми днями катались с ледяной горы.
Наш дом ничем особым не отличался, серенький какой – то, деревянный, на одну комнату и кухню. Зимой он был холодный. Но родители были довольны, что поселились рядом с родней. Через дом от нас жили Лутковы, а напротив, тетка Настасья с дядькой Николаем, а рядом брат Дмитрия Саввича Луткова, Степан Саввич.
Мама была беременная, должна была рожать, отец волновался, как это будет?
Днем он уходил на работу, а она оставалась только со мной, но теперь было спокойнее, если что, рядом родные люди…
И мне было хорошо, близко была Зоя и другие сверстники, с которыми не хотелось расставаться. Ребята, живущие в этих домах, очень дружили между собой. Они играли в игры, в настоящее время названия которых, забыты. Это были игры: в «клетку», то есть в дом, в «лапту», в «афанас», то есть в прятки, в игру, называвшуюся «Двух мало – третий лишний». В игры не принимали Тоньку – австриячку, девочку из семьи Степана Саввича. Вся её вина была в том, что она родилась от пленного австрийца, пока Степан Саввич был на войне. Вернувшись с фронта, домой, Степан Саввич «бушевал», бил жену Ульяну за блуд, но потом смирился, и Тонька стала равноправным членом семьи, среди четверых Степановых детей. Но, всё – же… Тоньке, «доставалось» и от старших, и от младших, от своих, и от чужих… Тонька никогда не жаловалась на обидчиков. Она была шустрой, в драке отбивалась, и громко хохотала, блестя черными глазами. Все говорили: «Глядите, глаза – то у неё совсем не Степановы!»
«Жить» нам помогала Екатерина Ивановна и тетка Настасья, часто с утра приносили молочка или горячих «постряпушек». Иногда приезжала другая тётка, которая жила в деревне Храмовой. Тётка Анисья всегда одаривала своего племянника нехитрыми деревенскими гостинцами, её приезд всегда был праздником. Тетки были разные: Анисья веселая, добрая, а Настасья злая, сварливая и ругливая женщина. Говорили, что это оттого, что она долго сидела в «девках», чуть не осталась старой девой и вышла замуж очень поздно. Женился на ней дядька Николай, тихий, немногословный, степенный мужик, которым всю жизнь управляла Настасья. Детей у них не было, жили вдвоём, любили и ублажали своего племянника Сану. Когда Сано был холостым, каждое воскресенье тётка Настасья звала его на блины со сметаной, которую он очень любил, недаром его в детстве звали «Сана-сметана». Любовь к Сану не ослабла у неё, и после женитьбы на маме, и она радостно воспринимала её и меня. Я с детства запомнила, как приносила от них молоко, когда мы уже жили в других местах.
Дядька Николай был бравый по виду, на военной службе служил в Петербурге, в гренадерском полку. Он с гордостью всегда показывал фотокарточку, на которой он был в форме и при всяких регалиях.
Тётка Настасья любила вмешиваться в жизнь своих племянников, она отправлялась с утра или к Лутковым, или к нам. Особенно она командовала нами, детьми, часто жаловалась родителям на наше поведение. Весной она нетерпимо относилась к нашим «цыпушкам» на ногах, вшам в голове, требовала приходить, «искаться», делала это тщательно и долго.
Мы злые и потные не смели сказать, чтобы отпустила, терпели. С нашими грязными ногами, в «цыпках», она расправлялась более жестоко. Тётка Настасья топила баню, загоняла нас на полок, терла вехоткой с мылом наши ноги, потом парила их веником и смазывала сметаной. Мы хныкали от боли, но терпели, ведь и правда, — отступала боль, исчезали «цыпки». Больше всех доставалось мне и Зое.
От нас недалеко, под горкой, была река. Близость реки пугала моих родителей, они мне строго запрещали ходить туда самовольно, купаться без разрешения. Однажды, поиграв с другой компанией детей, я ослушалась родителей, отправилась на реку. Ребята купались. А я нет. Забралась на перила плотика и сидела. Сидела! Но, наверное, это не то слово, скорее вертелась и упала в воду, платьишко вздулось пузырём, а я, ниже его, под водой и не выныриваю! Женщины на плоту испугались, одна из них крюком коромысла подцепила меня за платье и вытащила на плотик. Это была мать Володи Шалавина, моего будущего друга и жениха. Женщины стащили с меня мокрую одежду, выжали, успокоили, согрели, а я дрожала не столько от холода, сколько от страха, что мне попадёт!
«Иди, поиграй с ребятами, обсохни, домой сразу не ходи и никому ничего не говори»- наказывали они. Я думала родители не узнают и прежде, чем вернуться домой, пошла играть в Шалавинский переулок. Но весть о том, что Наташка чуть не утонула, бежала впереди меня. Прибежала Зоя и говорит: «Иди домой, быстрее, отец тебя ищет!» Ну, всё ясно – достанется мне! Пришла. Отец злой, кричит на меня: «Где ты была, кто тебе разрешил купаться?» Он схватил веревочный кнут и стал стегать меня по ногам. Такое наказание от него было первым, он никогда меня не бил. Я не ревела, наказание было справедливым. Три дня был строгий запрет, сидеть дома, не отпускали даже к Лутковым. На реку без разрешения я больше не ходила. Как оказалось, о моём приключении отцу сказала тётка Настасья, она и потом, по каждому поводу жаловалась отцу: «Сано, Наташка-то ест снег, скажи ей, чтоб не смела!» Дело было в том, что снег-то я вовсе не ела! Кухаркины меня угостили кедровыми орехами, и часть из них я просыпала на горке, оставлять-то их жаль! Неясно одно, от заботы, или от сварливости всё это было? Но мне попало опять!
Радостное волнение охватило всю родню, ожидавшую приезда в гости Евгения и Калерии.
Легендарные люди. Он был командиром одного из Туркестанских отрядов по борьбе с басмачами. Она, бывший комиссар, прикомандированная к его полку. В боях с басмачами Евгений потерял левую руку. И, вот, наступил этот день. Приехали они ночью, а утром началось знакомство с родными и «одаривание». Евгений Иванович, симпатичный, черноволосый мужчина, Калерия Петровна тоже была ему под стать.
Мы, дети, получили в подарок от них по носовому платку с вышитыми картинками, конфеты и железную банку с галетами. Дни встреч прошли радостно. Погостив в Каргаполье, они отправились в Тамакулье, к бабушке Степаниде и Клаве. После их отъезда все скучали, но потом жизнь опять пошла по своему руслу.
Зоя старше меня на 2 года и хороводила в играх она. Она уже влюблялась в мальчишек и об этом тоже рассказывала мне. Я ещё не понимала, что это такое, но старалась ей подражать, тоже «влюблялась». Любили мы одного — Кольку Кошкарова. Каких только разговоров не велось на эту тему. Мы как-то узнали, что Колька заболел, вот уж тут фантазии не было предела, так разыгрались в жалости к нему, что условно похоронили, сделав две могилки, плакали над ними, каждая по-своему. И так всю неделю, хотя Колька уже давно выздоровел, бегал и играл.
Особый интерес у нас, детей, вызывала избушка под Кирилловой горой и жившая там семья беженцев. Это была бедная семья: пожилая женщина с двумя детьми, плохо говорившими по-русски. Мы сторонились их, но Александр Иванович наказывал не обижать их и часто посылал меня к ним, отнести хлеба или оставшейся еды.
Принимая «подношение» хозяйка кланялась и говорила: «Спасибо». Дети её ходили по домам и просили милостыню. Мальчика мы прозвали «Бомчик», а девочку «Синеглазка», так их уже звали и взрослые. Они остались жить в Каргаполье навсегда, я их встречала позже, будучи взрослой. Они обзавелись семьями и работали на ремонтном заводе. Оказалось, что они тоже были австрияками.
comments powered by HyperComments