Был апрель 1937 года. Перед лекцией по терапии, мы с Августой Ванеевой очинили карандаши, а лезвие, на случай поломки грифеля, воткнули в спинку кресла, которое стояло перед нами. Рядом с этим креслом, сел Анатолий, но вёл себя  активно, без конца оборачивался к нам,  разговаривал и, в какой-то момент, задел его. Потекла кровь, Анатолий болезненно сморщился.  С досады я сказала: «Ты, Рокин, не заплачь, а то расплачешься при виде крови!»

Он как рассердится, вскочил и ушёл с лекции! Мы с Августой испугались, но за ним не пошли. Через 3 дня,  Рокин сидел от нас вдалеке, я отыскала, где он, и послала ему  записку, через ряды: «Ты что, обиделся, почему ты не терпишь шуток?»

Вскоре пришёл ответ: «Я не могу терпеть шуток, которые содержат оттенок иронии и насмешки. А тогда, когда такие шутки исходят от тебя, мне становится как-то больно и неприятно. Почему? Тебе должно быть ясно!» Прочитала записку бегло, и засунула её в портфель и,  забыла о ней. Через неделю, начала чистить портфель, а из него выпала бумажка, которую я несколько раз прочла, чтобы вникнуть в смысл,  который за гладким текстом, долго не улавливала. Оказывается, я Рокину не безразлична! Но ведь я-то его не люблю! Вот, новое положение у меня. Только недавно разобралась с Аркадием, вздумавшим за мной ухаживать!  Так ведь недавно, назло Аркадию, я наступила на ногу Рокину, при ребятах,  нарочно! Все засмеялись!

Т. Р. Вот, она записка, на неровном клочке бумаги, пожелтела вся, и слова, написанные карандашом, едва видны, мама её хранила всю жизнь. Она говорила, что для неё эта записка, начало отсчёта большой, новой жизни, формирование чувства, постепенно, не сразу, но на всю оставшуюся жизнь, со всеми её бедами и радостями. Продолжаю мамино повествование.

А потом наступили весёлые первомайские праздники, 2 дня выходных! 1-го мая мы все пошли на демонстрацию. Собирались и строились в колонне мед института, по группам, смотрю, Анатолий идёт к нам и строится со мной в ряду. Тут колонны тронулись, мы  стали петь:

«Ну-ка, солнце ярче брызни, золотыми лучами обжигай!

Эй!  Товарищ,  больше жизни, поспевай, не задерживай, шагай!

Чтобы тело и душа были молоды, были молоды, были молоды.

Ты не бойся ни жары и не холода, закаляйся, как сталь! 

Физкульт-ура, ура, ура, будь готов!

Этот марш-песню, Толя всегда пел с удовольствием, и со значением, до конца своей жизни.  (Виноват душка Дунаевский)!   

 Так мы шли и пели, смеялись и веселились от души, а когда кончилась демонстрация, просто попрощались.

На другой день, мы с Надей Степановой, уже  и позавтракали и снова поспали, поиграли в карты, наслаждаясь отдыхом от занятий, как  пришли один, за другим,  Рокин и  Н.П. Топорков, мы пригласили их выпить чаю, развеселились, обрадовавшись неожиданным гостям, вдруг Анатолий попросил меня спеть. Я при нём еще ни разу не пела. Я спела несколько вещей, но, Анатолия, «Рассвет» Леонковалло, просто зачаровал. Он просил спеть его ещё и ещё. Так ему эта песня понравилась. Позднее он сам её выучил и самозабвенно пел. Вечером мы с ним сходили в кино, и долго гуляли, он не хотел со мной расставаться.  Я объясняла праздничным настроением, влюблённостью.

Я его совсем не знала, что он за человек? То, что отлично учился, ещё не показатель, что он хороший человек. На вид он был часто задумчив, серьёзен, даже суров.

В конце мая он снова пригласил меня в кино, потом мы долго сидели на лавочке, что напротив акушерского корпуса, вот тогда-то я и  узнала, о его горькой и неудачной судьбе.  

Оказалось, что учиться  в мединституте он начал раньше нас, но в 1934 году, в ответ на  убийство  Кирова, был отчислен из института, как сын кулака.  Рассказал, как трудно учился в  медицинском техникуме в Яранске, почти порвал с отцом, тот не хотел давать ему образования, как жил в нужде.  Рассказ произвёл на меня такое тяжелое впечатление, что я расплакалась. Он тогда с благодарностью поцеловал меня в висок, и я его не оттолкнула, я не посмела сделать такой жест. Куда девалась моя строптивость, только ведь вспомнить, какой я дала отпор, тому же Аркадию, за попытку обнять и поцеловать, правда, одновременно с этим, он своей коленкой, начал раздвигать, мои.  О!  Это был уже верх непристойности. У меня тогда ещё не было никаких чувств к Анатолию, но зародилось человеческое сочувствие, сожаление за молодую, комкавшуюся жизнь.

И вдруг на меня нашло озарение.  Несколько вопросов, и я поняла, тот прекрасный и суровый юноша, из 1934 года, в клубе имени Горького,  он, Анатолий, именно он!

comments powered by HyperComments